![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alexandra_lorentzЧасть 1 здесь: http://alexandrafl.livejournal.com/16323.html
Итак, ничего не было. Просто прошли по узкой дороге-карнизу вдоль ущелья, перебрались через этот самый чертов мост и спустились в долину, где их не ждали французы. Не было никакого подвига. Просто опростоволосились противники: и мост не до конца разрушили, и проход не охраняли.
Да и чего было ожидать? Что наши солдаты, изможденные голодом, холодом, осенними переходом и перетаскиванием пушек и запасов на своих спинах ринутся в бой и победят?
Да, писателем А.В. Суворов был неплохим. И рапорты писал красочные, и описания своих походов создавал красноречивые. Вот только забывал об ошибках своих упоминать, переваливая все на обстоятельства.
Переписку Александра Васильевича можно почитать здесь:
http://knsuvorov.ru/materials/letters.html
Образцы чинопочитания и словесного елея непревзойденные.
Дальше – хуже. Как я уже писала, армию пришлось бросить через непроходимый перевал. Только вот в селении Мутен пришлось бросить 600 раненых, да тысячу пленных французов. Остальные 1400 погнали в горы босыми. Наши солдаты отняли у врагов сапоги, так как свои истоптались вдрызг.
Рис.10 Мемориальная доска о походе Суворова на перевале Паникс
Хотя, не лучше поступил Суворов и с нашими людьми. На известной картине Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы» молодой солдат задорно улыбается полководцу перед тем, как ринуться с ледяного обрыва в пропасть. Рядом бросают массивную пушку, а сверху – навьюченную лошадь. Неудивительно, что от лихой ватаги через мгновение останется гора изломанных костей.
Рис 11. Переход Суворова через Альпы.
Впрочем, об этом лучше пишет знакомый уже нам очевидец событий:
В 4 ч. по полуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая стояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда.
Рис. 12 Современные Альпы осенью.
Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять спущаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно, должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Cие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути, или истощавшие от бескормицы, или разбивавшиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно.
Рис.13 Туристы в Альпах. Наше время.
Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощию для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости, на себе несомые, разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было не возможно, чтобы по нем спущаться. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант — составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев, но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масленичной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим: стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, как остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас...
Рис.14
Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще большие. Из сей пропасти должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с высоты водопада, влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, соделались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «Пустите меня, пустите меня, я сам пойду!» — Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» — И великий повиновался!
Рис. 15
Должно было восходить на крутой и оледенелый утес; всякий спешил, теснился, опереживал один другого и не ведал судьбы своей, где надлежало ему умереть, одним шагом вперед или назади. А как на сей утес должно было входить не иначе, как по одиночке, то взошедший принимал другого, внизу стоящего, и помогал ему подниматься на последний крутой утес, и таким образом дошла очередь до меня; мне подали руку, и я, взойдя на скалу, несколько приостановился поднимать за мною следующего, в том намерении, чтобы передним дать несколько пройти и избавиться от опасной тесноты; потом, сделавши все, чего требовала взаимность, продолжали свой путь по весьма узкой, оледенелой и к стороне пропасти покатой тропинке, где один неверный шаг, сделанный по случаю или неосторожности, мог бы повергнуть невозвратно в неизмеримую пропасть, что с некоторыми и случилось; но одно страдание было все, что могли мы тогда чувствовать, но ни помочь, ни спасти были не в состоянии.
Рис. 16
Продолжая таким образом путь наш по сей роковой тропинке, мы почувствовали, что стали склоняться ниже к отлогости горы; вместо снега и льда глиняное и вязкое подножие останавливало часто шаги наши от бессилия, где непроницаемая мгла или густой туман и мрачная завеса ночи увеличивали еще более трудности и отнимали последнюю бодрость и надежду, единственную утешительницу смертных, найти в будущем какое-либо прибежище и успокоение; но спустясь еще ниже, достигли мы в одной глубокой лощине густого леса около полуночи — это я, сколько же осталось еще позади меня с такими же опасностями и в такое время; оно принудило многих остаться в самом жалостнейшем положении, и тогда-то россияне должны были собраться с последним своим мужеством, дабы преодолеть природу, в которой имели страшного и непримиримого врага.
Сей дремучий лес учинялся первым прибежищем, где всякий искал своего успокоения, какого только можно было ожидать от сего дикого вертепа, но по крайней мере, отогрения застывших своих членов; я не говорю уже — подкрепления сил своих, ибо нечем было, да и на ум не шло.
Рис. 17
Разводили огни; мгла не допускала подниматься курению; дым расстилался по земле, и горечь была несносна. С одним себе спутником я пошел далее, в намерении найти что-нибудь лучшее, — попал в ручей по пояс, меня вытащили, я еще шел, но ужасная темнота и незнание пути, наконец, остановили меня; я завернул в густоту деревьев, весь мокр, весь в грязи, измучен усталостию, растерзан скорбию, бросился я на сырой мох, но ужасный холод, приводивши всю внутренность мою в содрогание, не позволил мне долго оставаться в таком положении; я вскочил, наломали мы ощупью сучьев, высекли огню, кое-как развели и имели много терпения, чтобы довести его до такого положения, которое бы могло наградить все наши заботы. К нам присоединились и другие товарищи, ибо огонь, как магнит, притягивал к себе всех проходящих и требующих подобного успокоения. Мы усилили огонь, при свете коего нашли множество сухих сучьев и столько отогрелись, что могли скинуть с себя все верхнее платье, дабы, развеся оное по сучьям, очистить его от грязи и высушить. В таких упражнениях протекла остальная часть ночи, и благодетельный сон во все время не появлялся ни на минуту; картина ужаса и страдания и участие, самим принимаемое, совсем отогнали его.
Прошу простить за длинные цитаты, но здесь рука не поднимается выбросить и слова.
Памятник Суворову уже строили, щедрые награды ждали его, а обглоданная, измочаленная и наполовину уничтоженная армия с трудом выбиралась из неприветливых гор.
Остается большим вопросом – за что так «полюбил» Суворова Павел? Вот как это было:
«Император Павел пожаловал Суворова высшим воинским званием - генералиссимуса. Был отдан приказ возвести Суворову памятник в Петербурге. Полководцу объявлялась «милость царская» и признание в величайшем расположении. Когда составленную реляцию о награждении Александра Суворова зачитали государю, он сказал своему генерал-адъютанту Ростопчину: «Это много для другого. А ему мало. Ему быть Ангелом».
http://topwar.ru/19258-voyna-v-italii-i-shveycarskiy-pohod-suvorova-chast-2.html»
И нам стоит еще в этом разобраться. Что мы и сделаем позже.
А придворные историки сделали свое черное дело: из поражения – победу, из позора – славу, из недальновидного полководца – гения. Не удержусь от цитирования:
«По мнению Ф. Энгельса, Швейцарский поход, проведенный под руководством А. В. Суворова, «был самым выдающимся из всех совершённых до того времени альпийских переходов»
«Неудачная эта кампания, — писал Д. Милютин, — принесла русскому войску более чести, чем самая блистательная победа»
Итак, ничего не было. Просто прошли по узкой дороге-карнизу вдоль ущелья, перебрались через этот самый чертов мост и спустились в долину, где их не ждали французы. Не было никакого подвига. Просто опростоволосились противники: и мост не до конца разрушили, и проход не охраняли.
Да и чего было ожидать? Что наши солдаты, изможденные голодом, холодом, осенними переходом и перетаскиванием пушек и запасов на своих спинах ринутся в бой и победят?
Да, писателем А.В. Суворов был неплохим. И рапорты писал красочные, и описания своих походов создавал красноречивые. Вот только забывал об ошибках своих упоминать, переваливая все на обстоятельства.
Переписку Александра Васильевича можно почитать здесь:
http://knsuvorov.ru/materials/letters.html
Образцы чинопочитания и словесного елея непревзойденные.
Дальше – хуже. Как я уже писала, армию пришлось бросить через непроходимый перевал. Только вот в селении Мутен пришлось бросить 600 раненых, да тысячу пленных французов. Остальные 1400 погнали в горы босыми. Наши солдаты отняли у врагов сапоги, так как свои истоптались вдрызг.
Хотя, не лучше поступил Суворов и с нашими людьми. На известной картине Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы» молодой солдат задорно улыбается полководцу перед тем, как ринуться с ледяного обрыва в пропасть. Рядом бросают массивную пушку, а сверху – навьюченную лошадь. Неудивительно, что от лихой ватаги через мгновение останется гора изломанных костей.
Впрочем, об этом лучше пишет знакомый уже нам очевидец событий:
Записки участника похода капитана Грязева
Швейцарский поход
2. По горам Швейцарии
В 4 ч. по полуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая стояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда.
Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять спущаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно, должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Cие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути, или истощавшие от бескормицы, или разбивавшиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно.
Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощию для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости, на себе несомые, разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было не возможно, чтобы по нем спущаться. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант — составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев, но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масленичной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим: стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, как остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас...
Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще большие. Из сей пропасти должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с высоты водопада, влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, соделались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «Пустите меня, пустите меня, я сам пойду!» — Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» — И великий повиновался!
Должно было восходить на крутой и оледенелый утес; всякий спешил, теснился, опереживал один другого и не ведал судьбы своей, где надлежало ему умереть, одним шагом вперед или назади. А как на сей утес должно было входить не иначе, как по одиночке, то взошедший принимал другого, внизу стоящего, и помогал ему подниматься на последний крутой утес, и таким образом дошла очередь до меня; мне подали руку, и я, взойдя на скалу, несколько приостановился поднимать за мною следующего, в том намерении, чтобы передним дать несколько пройти и избавиться от опасной тесноты; потом, сделавши все, чего требовала взаимность, продолжали свой путь по весьма узкой, оледенелой и к стороне пропасти покатой тропинке, где один неверный шаг, сделанный по случаю или неосторожности, мог бы повергнуть невозвратно в неизмеримую пропасть, что с некоторыми и случилось; но одно страдание было все, что могли мы тогда чувствовать, но ни помочь, ни спасти были не в состоянии.
Продолжая таким образом путь наш по сей роковой тропинке, мы почувствовали, что стали склоняться ниже к отлогости горы; вместо снега и льда глиняное и вязкое подножие останавливало часто шаги наши от бессилия, где непроницаемая мгла или густой туман и мрачная завеса ночи увеличивали еще более трудности и отнимали последнюю бодрость и надежду, единственную утешительницу смертных, найти в будущем какое-либо прибежище и успокоение; но спустясь еще ниже, достигли мы в одной глубокой лощине густого леса около полуночи — это я, сколько же осталось еще позади меня с такими же опасностями и в такое время; оно принудило многих остаться в самом жалостнейшем положении, и тогда-то россияне должны были собраться с последним своим мужеством, дабы преодолеть природу, в которой имели страшного и непримиримого врага.
Сей дремучий лес учинялся первым прибежищем, где всякий искал своего успокоения, какого только можно было ожидать от сего дикого вертепа, но по крайней мере, отогрения застывших своих членов; я не говорю уже — подкрепления сил своих, ибо нечем было, да и на ум не шло.
Разводили огни; мгла не допускала подниматься курению; дым расстилался по земле, и горечь была несносна. С одним себе спутником я пошел далее, в намерении найти что-нибудь лучшее, — попал в ручей по пояс, меня вытащили, я еще шел, но ужасная темнота и незнание пути, наконец, остановили меня; я завернул в густоту деревьев, весь мокр, весь в грязи, измучен усталостию, растерзан скорбию, бросился я на сырой мох, но ужасный холод, приводивши всю внутренность мою в содрогание, не позволил мне долго оставаться в таком положении; я вскочил, наломали мы ощупью сучьев, высекли огню, кое-как развели и имели много терпения, чтобы довести его до такого положения, которое бы могло наградить все наши заботы. К нам присоединились и другие товарищи, ибо огонь, как магнит, притягивал к себе всех проходящих и требующих подобного успокоения. Мы усилили огонь, при свете коего нашли множество сухих сучьев и столько отогрелись, что могли скинуть с себя все верхнее платье, дабы, развеся оное по сучьям, очистить его от грязи и высушить. В таких упражнениях протекла остальная часть ночи, и благодетельный сон во все время не появлялся ни на минуту; картина ужаса и страдания и участие, самим принимаемое, совсем отогнали его.
Прошу простить за длинные цитаты, но здесь рука не поднимается выбросить и слова.
Памятник Суворову уже строили, щедрые награды ждали его, а обглоданная, измочаленная и наполовину уничтоженная армия с трудом выбиралась из неприветливых гор.
Остается большим вопросом – за что так «полюбил» Суворова Павел? Вот как это было:
«Император Павел пожаловал Суворова высшим воинским званием - генералиссимуса. Был отдан приказ возвести Суворову памятник в Петербурге. Полководцу объявлялась «милость царская» и признание в величайшем расположении. Когда составленную реляцию о награждении Александра Суворова зачитали государю, он сказал своему генерал-адъютанту Ростопчину: «Это много для другого. А ему мало. Ему быть Ангелом».
http://topwar.ru/19258-voyna-v-italii-i-shveycarskiy-pohod-suvorova-chast-2.html»
И нам стоит еще в этом разобраться. Что мы и сделаем позже.
А придворные историки сделали свое черное дело: из поражения – победу, из позора – славу, из недальновидного полководца – гения. Не удержусь от цитирования:
«По мнению Ф. Энгельса, Швейцарский поход, проведенный под руководством А. В. Суворова, «был самым выдающимся из всех совершённых до того времени альпийских переходов»
«Неудачная эта кампания, — писал Д. Милютин, — принесла русскому войску более чести, чем самая блистательная победа»
Все права защищены©Александра Лоренц
Репостинг с указанием источника и автора приветствуется!
Фотоматериалы использованы из сети интернет в качестве цитат, в ознакомительных целях и не в коммерческих интересах.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
Re: просто решил поделиться материалами накопившимися
Date: 2013-09-12 11:14 pm (UTC)Очень хотелось бы получить эти карты в хорошем разрешении и с указанием источника и года. Вот на первой карте много всяких надписей, и очень интересных. Что там в районе Азорских островов и Ньюфаундлендской банки?
Америка широка потому, что долготами в те времена были проблемы (хронометров точных не было).
Остров Калифорния давно меня интересовал. На многих картах так. И гугла показывает, что долина там вполне могла была быть проливом.
Мне кажется, на этой карте можно много интересного найти.
Карта с «Морем Негро» тоже интересна. Тут чувствуется истинное название Тихого океана по названию населявшей этот регион расы до катастрофы.
Обилие Чермных морей удивляет. Не следы ли это выпадения кометного хвоста? И в Библии об этом сказано…
Эфиопский океан, Москва на весь северный Урал… очень хотелось бы карту в большом разрешении.
На следующей карте я вообще не поняла, что такое «Sept» Может, поясните?
И вот Австралия! Это просто чудо. Откуда? Когда? Кто?
Re: На счет Австралии
Date: 2013-09-15 11:20 am (UTC)(перевод гугл)
"В 1827 году бывший Ост-Индской компании офицера Томаса Дж. Маслен опубликовал эту карту, что внутреннее море в своей книге Друг Австралии, в котором содержится инструкция для обследования и изучения внутренней части острова-континента.В ретроспективе, эти инструкции не очень полезны; Маслен экстраполированы Macquarie и Каслри рек верховьев огромная река, текущая по всей Австралии в Индийском океане в Норт-западного побережья Австралии. Эта река отделяет северную землю массы (как 'Australindia') из одного южного (названный 'Anglicana').Потребовалось еще несколько десятилетий для исследователей понять, что интерьер Австралии является очень жаркую, сухую, безводную и смертельно опасны. В середине девятнадцатого века, «мертвое сердце Австралии» стал частью исследователей и поселенцев словарный запас.Я нашел эту карту здесь на великолепный блог под названием Bibliodyssey, посвященный "книги, иллюстрации, наука, история, изобразительное Materia обскура, эклектичный bookart", которая включает в себя несколько очень любопытных карт, таких как
http://bigthink.com/strange-maps/140-the-great-australian-inland-sea"
Оно меня тоже насторожило. Тем более, что там и русло сохранилось, и остатки воды в виде озер.
Re: Наверное есть смысл пояснить к чему вообще
Date: 2013-09-16 12:08 am (UTC)Re: C привязкой к конкретным народам всё плохо
Date: 2013-09-16 08:49 am (UTC)Суворов А.В.
Date: 2013-11-27 12:45 pm (UTC)Юрий
Date: 2014-09-25 05:06 pm (UTC)Re: Юрий
Date: 2014-09-25 07:29 pm (UTC)Re: Юрий
Date: 2014-09-26 12:24 am (UTC)Re: Юрий
Date: 2015-09-14 08:55 am (UTC)Re: Юрий
Date: 2015-09-14 05:31 pm (UTC)Да, я не служила. Но от служивых наслушалась рассказов о дубовости военных.
no subject
Date: 2016-02-20 06:20 am (UTC)з.ы. почитайте ка военную психологию и педагогику! ))
no subject
Date: 2016-02-20 06:22 am (UTC)no subject
Date: 2015-11-08 05:46 pm (UTC)no subject
Date: 2015-12-30 07:09 am (UTC)no subject
Date: 2016-02-24 05:34 am (UTC)сначала о современности.
судя по фото, вам лет 35. и вы ехали в купе с ветераном, командовавшим полком при обороне заполярья 1941-44 годов. то есть вашему попутчику в 1941-44 годах было не менее 30-35 лет, то есть ветеран 1906-14 года рождения. эта статья опубликована в http://alexandrafl.livejournal.com/16602.html в 2013 году. плакаться в жилетку сопливой девченке ветеран бы не стал, соответственно на момент общения с ветераном вам было лет 25-30, то есть с ним вы общались, ну пускай, в 2003 году. крепенький ветеран, однако! в 2003 году ветерану было бы 89-97 лет. очч-чень сомневаюсь, что участник боев на карельском фронте, командир полка, дожил бы до этих лет!
дальше.
"Командиру полка в страшном сорок первом довелось бросить в морозную кольскую ночь десять тысяч человек, советских солдат, чтобы маршброском преодолеть то ли семьдесят, то ли сто километров." (ваши слова)
по штату 04/401 от 5 апреля 1941 года численнось стандартного стрелкового полка равнялась 3 182 человекам. по штату № 4/100 численность стрелковой дивизии — 10 291 человек в мирное время (в военное - 14483 чел, но мы же говорим о "страшном сорокпервом"!). в любом случае 10000 - это дивизия! которой командир полка командовать не имел права!
дальше.
особенно убила фраза: "- Я не должен был делать этого (как же киношно по американски это звучит))))), - старик ронял густую седую шевелюру на руки и умолкал". ну-ну!.. должен! еще как должен! об этом и буп говорит, и воинские уставы,и должностные инструкции с приказами командования!
по роду своей деятельности мне много приходилось общаться с ветеранами, командовавшими различными подразделениями в годы великой отечественной, причем именно со старшими и высшими офицерами и ни один из них не был замечен в слюнтяйстве! воспитание не то. тем более мы говорим о людях, прошедшие гражданскую, борьбу с басмачами (у меня бабуля гоняла басмачей в конце 20-х начале 30-х, так что характер таких людей я знаю), чистки и испанию с финляндией в 30-х, да плюсом великую отечественную. вы даже не представляете сколько и каких подписок о неразглашении дает командир полка полковник и как это контролируют! (я сам был невыездным 10 лет, а моему знакомому, командиру дивизии, в запасе с 2005 года выезд за рубеж не светит вообще никогда).
вывод: ваш разговор с ветераном - красивая "пурга".
дальше.
чем вам не понравился Константин Константинович Рокоссовский? ведь именно его фото вы приводите в качестве примера фразы "За каждую, пусть и небольшую победу, генералы отмечались особо. Потому и похожи их геройские мундиры больше на иконостасы"? кстати, Рокосовский - маршал, а не генерал (смотри на звездочку на шее). половину боевых наград он получил еще в гражданскую, почти треть наград - иностранные, полученные им, как одним из самых продуктивных военачальников. ну и совсем не помешает вам посмотреть статусы наград Рокосовского, то-то вы удивитесь!
no subject
Date: 2016-12-20 09:07 am (UTC)о чем вообще разговор? да таких категорий лиц не осталось уже, атомные секреты все раскрыты, путяра плутоний-238 весь отдал, знакомый с тульского оружейного не раз бывал зарубежом, все продано до нас, только недавно ментам запретили зарубеж ездить.
Бабуля басмачей гоняла? Не Землячка ли в Крыму?
Рокоссовский, иконостас? Ну да, зубы НКВД повышибало, не потому ли он солдата каждого берег, не сравнить с мясником Жуковым, что ему за каждый промах - зуботычину?
Вы тут возраст ветерана вычисляете, которого никогда не видели, а вам незнакома ситуация, что пожилой человек, подводя итоги, пересматривает свои решения? Или у вас это пургой называется?
alexandrafl, фото № 2, с суворовым и сигающими в пропасть хомячками у меня вызывает воспоминания "Малая Земля", как по описанию борзописцев, Брежнев в Керчи (!- скалы) окопы рыл, или как Нильс с дудочкой город от крыс спас, такая же лапша на уши.
У нас в Магадане, по дороге на Омсукчан пять перевалов, под иными глубоко внизу ржавые фуры и полуприцепы валяются и мятый металлолом, очень напоминает переход Суворова через Альпы. Мое мнение - что это долб*ебизм водил и рас*издяйство дорожников. Но пройдет лет 50, сочинят исторический лубок о героике какого нибудь божка в ранге губернатора, и будет еще один Суворов.
no subject
Date: 2016-12-20 11:22 am (UTC)Мне не 35, а почти 40. Сохранилась!))) Тогда мне было даже 18, насколько помню, а старик выглядел на все 80. Но был в здравом рассудке, как и все разумные люди, использующие в течение жизни голову по назначению.
Как сейчас его вижу: ершик коротких седых волос, сухое квадратное лицо, волевой подбородок, синие глаза...
По цифрам точно не скажу, просто не это главное, да и не помню. Может он и о 2-х тысячах говорил. Только это тоже не умаляет свершившееся.
"Генералами" я называю всех: и маршалов, и генералисимусов, как-то не считаю важным пересчитывать звездочки и ромбики. Извините.
Ну и примерно предполагаю, как они иконостасы свои зарабатывают. Солдату ногу оторвет, так ему "отжиливают" с трудом звездочку красную или "за отвагу". А маршал только карандашом по карте в уютном кабинете стучал - так ему Звезду Победы в алмазах и рубинах.
no subject
Date: 2016-02-24 05:35 am (UTC)швейцарский поход суворова нельза рассматривать самостоятельно. надо помнить, что была война коалиции против наполеоновской франции. надо рассматривать стратегические замыслы командования коалиции, цели и задачи, поставленные перед каждой армией. (ни чо, што суворов шел в швейцарию не просто так, а на соединение с армией римского-корсакова? и ничо што римский-корсаков потерял практически всю армию, в отличии от суворова?)
дальше.
вы ссылаетесь на мемуары капитана Грязева. допустим, что эти мемуары соответствуют действительности, допустим. (хотя не забываем поговорку: "врет, как свидетель!") капитан грязев служил в московском гренадерском полку под командованием полковника пассека пётра петровича, входящем в состав сводной группы под командованием розенберга. а чертов мост штурмовал орловский пехотный (мушкетерский) полк генерал-майора мансурова при помощи спецназа (200 егерей 13-го егерского полка) под командованием майора треволгина. так что ничего удивительного в том, что ваш мемуарист не участвовал в бою за мост. отдать должное грязеву, он просто описАл события, в которых участвовал, без личного анализа и выливания помоев на командование.
вывод: для оценки стратегических и тактических замыслов командования мемуарами (любыми) пользоваться нельзя, а уж тем более оценивать того или иного полководца по мемуарам - полный бред!
дальше.
"А придворные историки сделали свое черное дело: из поражения – победу, из позора – славу, из недальновидного полководца – гения. Не удержусь от цитирования:
«По мнению Ф. Энгельса, Швейцарский поход, проведенный под руководством А. В. Суворова, «был самым выдающимся из всех совершённых до того времени альпийских переходов»
«Неудачная эта кампания, — писал Д. Милютин, — принесла русскому войску более чести, чем самая блистательная победа»"
во-первых, не удержусь от сарказма: фридрих энгельс никогда не был придворным историком, тем более Российской Империи, Дмитрий Алексеевич Милютин хоть и был русским военным (но никак не придворным!) историком и теоретиком, но 20 лет оттрубил военным министром (с 1861 по 1881 гг.), да еще и военную реформу 1860-х годов разработал и провел. это во-первых!
во-вторых, никто не называет швейцарский поход суворова победным. согласно вашей же цитаты, милютин признает неудачу компании, но указывает на действия армии, принесшие ЧЕСТЬ России!
в-третьих, даже французы признают свои потери (войска сидят в обороне!) большими, чем у НАСТУПАЮЩЕЙ армии суворова!
так что все-таки признАем гений Русского полководца Суворова Александра Васильевича и бездарность "исторического аналитика" Александру фон Лоренц, автора поста.
з.ы. видимо женские романчики у вас получаются лучше, чем исторический анализ войн, военных кампаний и т.д.
з.з.р. "И нам стоит еще в этом разобраться. Что мы и сделаем позже." не стоит вам в этом разбираться, лучше пишите любовные романы.
no subject
Date: 2016-11-06 04:42 pm (UTC)